Пентакль - Страница 81

В бассейне были высокие окна под самым потолком. В ясные дни плывущий Кирилл мог видеть над собой звезды, а иногда и луну в морозной дымке; тогда жизнь казалась пронзительной, емкой и полной смысла.

Сезон в «Чайке» заканчивался рано – в апреле. В последнюю пятницу накануне Пасхи Кирилл явился поплавать в последний раз. Добросовестно проплыл триста метров, полежал на спине, глядя в требующий ремонта потолок, прыгнул с трехметровой вышки. С сожалением выбрался из воды – земное притяжение заново навалилось на плечи – и побрел в душ, а потом в раздевалку.

Оделся и ушел, попрощавшись до осени, научный сотрудник. Потом ушел журналист. Кирилл остался один, и недовольная тетушка-гардеробщица заглянула в раздевалку не раз и не два, пока он кое-как высушил слабосильным феном свои слишком длинные, по мнению многих, волосы.

В кармашке сумки имелось два номерка – на куртку и на кроссовки. В «Чайке» царило твердое правило: сдавать обувь на хранение перед входом в раздевалку. Сонная и злая гардеробщица поставила перед ним на стойку пару черных туфель – очень дорогих и модных, как показалось Кириллу.

– Это не мои, – сказал он. – У меня кроссовки.

Гардеробщица поджала губы:

– Номерок-то ваш? Шестьдесят три? Там они и стояли!

– Но это не мои. – Кирилл улыбнулся, пытаясь задобрить строгую тетку. – Посмотрите, пожалуйста, там должны быть кроссовки, синие с белым…

– Смотрите сами. – Гардеробщица распахнула перед Кириллом деревянную дверцу.

Он вошел и сразу понял, что кроссовок нет. Ячейки с номерками пустовали; кое-где остался песок от грязной обуви, а в одном месте – троллейбусный талончик, скомканный и серый, прилипший, видимо, к подошве, а потом в тепле отклеившийся. Но кроссовки отсутствовали. Были щегольские черные туфли, и были резиновые шлепанцы на ногах у Кирилла. Все.

Хрипло распевал приемник на кособокой тумбочке: «Над тобою солнце светит, Родина моя-а…»

– Что же мне делать?

– Не задерживать, – посоветовала гардеробщица. – Бассейн закрыт.

– Но это не мои! А мои пропали!

Гардеробщица ткнула пальцем в написанное от руки объявление: «За сохранность сданных в гардероб вещей администрация ответственности не несет». Но, оценив жалкий вид Кирилла, смягчилась:

– А может, вы сами забыли, в чем пришли? И кроссовки ваши дома?

– Это даже не мой размер, – безнадежно отозвался Кирилл.

– А ну, примерьте…

Кирилл взял со стойки правую туфлю. На вид размер сорок пятый, а он носил сорок третий. Надел, дабы продемонстрировать гардеробщице всю вздорность ее предположения, притопнул ногой – и вдруг понял, что размер подходящий. Более того – обувь сидит как влитая.

– Это не мои! – Он быстро стянул чужую туфлю, будто чего-то испугавшись. – У меня были кроссовки! Я за ними полтора часа в Москве в очереди стоял…

– Эти тоже ничего себе, – сообщила гардеробщица. Она внимательно разглядывала оставшуюся на стойке левую туфлю, сгибала и разгибала подошву, щупала кожу, пыталась прочесть «лейбл». – А знаете что? Пишите заявление, что у вас кроссовки пропали. А эти я себе заберу. Может, кто-то вспомнит да придет за ними.

– Э, нет. – Кирилл, спохватившись, снова натянул правую туфлю и завязал шнурок. – В чем я тогда домой пойду?

Он замолчал, и стало тихо. Во всем здании «банно-прачечного комплекса» в этот час было пустынно и мрачно. Гардеробщица смотрела на него, не выпуская из рук левой «спорной» туфли.

– Заявление на ноги не наденешь, – сказал Кирилл тоном ниже. – Если кто-то за ними придет – я оставлю свой телефон… То есть телефон соседей, они позовут.

Гардеробщица молчала.

– И пусть он отдаст мои кроссовки. Что за безобразие! В шлепанцах мне домой идти, что ли? И на работу – в шлепанцах?!

Насчет работы он слукавил – работа у Кирилла была не та, чтоб в кроссовках ходить.

Гардеробщица наконец выпустила из рук левую туфлю. С легкой брезгливостью отодвинула к краю стойки:

– Который час?! У меня рабочий день давно закончен! Давайте, не задерживайте…

Кирилл обулся (туфли сидели как родные). Нашел в сумке ручку, вырвал листок из блокнота. Написал, привычно попадая цифрами в клеточки, телефон соседей. Приписал внизу: «Позвать Кирилла Стержева из пятьдесят седьмой».

– До свидания.

Гардеробщица не ответила. Возилась зачем-то под стойкой.

* * *

Утром, пока Кирилл заливал в себя горячий чай, мама долго рассматривала его неожиданное приобретение.

– Кроссовок жалко, – сказала наконец. – Но эти вообще-то подороже. Импортные, сразу видать… Может, ты их в школу наденешь?

– Не буду я их носить, – отмахнулся Кирилл, доедая пшенную кашу с маслом. – Тот растяпа, что ушел в моих кроссовках, вернется и отдаст. А я тогда ему верну.

Мама с сомнением покачала головой:

– Странно как-то… Пьяный он был, что ли?

– Не знаю. – Кирилл уже стоял в прихожей, натягивал свои рабочие, с черными круглыми носками, грубоватые башмаки. – Если позвонит – отдашь ему, ладно?

– В обмен на кроссовки, – твердо заявила мама.

– Ага… Ну, я побежал?

На остановке топталось полно народу, но троллейбусы в этот час шли один за другим. Кирилл протиснулся в салон и проехал три остановки, покачиваясь на поручне, как обезьяна на лиане. Выбираться обратно было трудно, Кириллу оттоптали все ноги, и, если бы не мощные круглоносые башмаки, он хромал бы весь день, наверное.

– …Здравствуйте, Кирилл Владимирович!

– А макулатуру сейчас сдавать?

– А субботник на втором уроке или на третьем?

– А Петренко плюется!

– Тихо! Тихо!..

Он поставил сумку на скрипучий стул. Оглядел ораву красногалстучных, шумных, ни хрена не способных к математике; обвел их взглядом, и они замолчали. Молоденькая физичка Лариска, второй год работающая в школе, страшно завидовала этой его способности. Сама-то надрывалась до хрипоты, грохотала по столу тяжелыми предметами, бывало, и за уши хватала. Ничего не помогало, дети у нее на уроках орали, будто в зверинце.