Так из какой, говоришь, ты газеты?
Автобус, разумеется, опаздывал. Редкие прохожие с удивлением косились на пестрый табор, скучавший у запертых дверей ДК п/о «Стройматериалы». Кидали исподтишка любопытные взгляды – словно леску со ржавым крючком на конце! – и, ничего не зацепив с первой попытки, спешили дальше. Психи, не иначе. В воскресенье, ранним утром, в мозглявой сырости ноября куковать под Домом культуры?
Точно, психи.
Прохожие были кругом правы. Со своей, прохожей, точки зрения. Только человек, по кому дурдом плачет горючими слезами, отпахав рабочий день на заводе или в КБ, попрется вечером на репетицию любительского театра. Трижды в неделю. Допоздна. А в промежутках – учи роль, выделывайся дома перед зеркалом, злись, что никак не можешь поймать верную интонацию… Раз в год – премьера. Перед жалкой полусотней (удача, если сотней!) родственников, друзей и маньяков-единомышленников. Да, бывали аплодисменты. Бывали и цветы: пять тощих астр, три худосочные гвоздики. Эти цветы помнишь всю жизнь, как школьные поцелуи: наперечет, каждый – наособицу.
Но ни славы, ни тем более денег с этого идиотизма…
– Любимцы судьбы! Мы живем в безумное время в безумной стране! – обожал изрекать Колюн Никодимов, в миру Никодим или Никотин. – Лишь мы способны адекватно воспринять свихнувшуюся реальность. Вдумайтесь в сакральный смысл мудрых слов: Дом культуры Стройматериалов! Дом культуры Кирпичей, Бетона и Шлакоблоков! И вас бросит в жар от священного ужаса…
В спектакле, который сегодня планировался «на выезде», доморощенный философ играл Дядьку из таинственного села Супонево. Дядька олицетворял душу народа: он вез из города домой мешок черствого хлеба для голодающих свиней. Из режиссера Никотин выгрыз эту роль зубами. «Гамлета любой пень сварганит! Кто их видел, этих Гамлетов? – одни армяне. Ты, брат, поди изобрази деревенского мужичка!» На премьере он блистал, сорвав жидкий шквал оваций. Но сейчас заметно нервничал: предстояло выступление перед настоящими мужичками. Сермяжными, не замутненными цивилизацией.
Проверка на «правду жизни» пугала философа.
Из-за угла раздались фырканье и лязг, словно там еж-переросток волок телегу с металлоломом. Видавший виды «луазик» вырулил ко входу, обдав людей сизой вонью бензина.
Распахнулось чрево автобуса.
– Артисты? Грузитесь, поехали!
Самое смешное, что спектакль так и назывался: «Автобус». Сейчас в «луазик» забирались не актеры – персонажи. Небритый Дядька в ватнике и треухе; чета скромно, но прилично одетых инженеришек – Он и Она. Мелкий аппаратный прыщ с «дипломатом» – Сознательный. Виртуоз, похожий на интеллигентного раввина: очки, бородища, буйные кудри из-под шляпы. С трудом протиснув в дверь огромный футляр от виолончели, Виртуоз выбрал сиденье почище, уселся, бережно придерживая инструмент. Пара юных Влюбленных влетела, смеясь. Последним, кряхтя, влез Репризыч – режиссер-постановщик, он же худрук народного театра «Моветон» Вадим Романович Реприжецкий.
– Все на месте? Ну, ни пуха…
– К черту! – взорлил жизнерадостный хор.
Виртуоз, скучая, разминал пальцы. Подсмотрел однажды у настоящего виолончелиста, для образа. Минута-другая такой разминки, и в голове всплывала «Сарабанда», главная тема спектакля. Езды до Ольшан – часа полтора-два. Спектакль тоже начнется далеко не сразу по приезде. Но «автобусный» антураж настраивал на соответствующий лад.
Народ перебрасывался знакомыми репликами из пьесы:
– За мешок тоже надо бы талон прокомпостировать…
– Чего?
– Я говорю, надо за мешок пробить.
– Зачем?
– Багаж!
– Это мешок-то багаж? Будь чемодан или что понейлоновей…
Виртуоз и Репризыч, занявший первое сиденье у двери, не поддерживали общий треп. Режиссер дремал вполглаза, думая о своем. Месяц назад он снова подал заявление. В Столицу, на Высшие режиссерские курсы при Министерстве культуры. Третья попытка. Желанные ВРК при ГИТИСе накрылись медным тазом, ВРК при Малом, в мастерской Суходеева – аналогично. Опять завернут? В Минкульте есть «лапа»… Не сказать, что большая и волосатая, – маленькая и облезлая. Правда, шустрая. Шанс имеется. Иначе кранты. Провинция энтузиастов жрет на завтрак, не подавившись. Болото местного розлива. Террариум доброжелателей. Не за свой успех – за чужой провал душу сатане продадут. Только сатане эти души без надобности.
Лежалый товар, с душком, с нафталинчиком.
Умрет здесь Репризыч, думал Виртуоз. Если не сбежит – сдохнет. Станет приходить на репетиции: мертвый, глухой. Смотреть пустыми глазами, говорить пустые слова, хоронить спектакли-мертвецы: один за другим. Поначалу все сделают вид, что так и надо. Дальше привыкнут. А что? Худрук самодеятельности – ходячий покойник? Бывает. За зарплатой небось является – живее всех живых. Вскоре труп сделает карьеру – мертвым делать карьеру проще. Назначат бывшего человека заместителем директора ДК, через десять лет, глядишь, в директора выбьется… Линяй куда подальше, брат Репризыч. К черту-дьяволу, за тридевять земель. Пока жив, пока хотелка не скисла… Ты линяй, а мы перетерпим. Кому нужен бесхозный театрик? – дадут нас в нагрузку организатору-методисту Расстегаю, возьмется Расстегай с нами День Ветерана организовывать. Он покойничек бывалый, бодрый, наваристый. Через пару месяцев мы разбежимся: умирать поодиночке.
Останутся вместо труппы – трупы.
«Странно, – думал режиссер. – Какого рожна нас в Ольшаны распределили? По области юмористы ездят, частушечники. Аккордеон-баян, для танцев широких масс. Оркестры духовых инструментов. Эти… с ложками, с гребнями. Умельцы. А у нас „полноформат“: спектакль с антрактом. И с подвохом. По сюжету водила автобуса, возомнив себя единоличным кормчим, метётся без дороги, а пассажиры ему задницу по-всякому лижут. Зря ты, Анна Григорьевна, решила повысить в Ольшанах культурный уровень. Ой, зря. Дом твой – он, конечно, Дом народного творчества, а сердце умного, если верить старому еврею, в доме плача. Как бы не возрыдать.