Пентакль - Страница 150

150

Улыбается старый черт. По-хозяйски кладет руку на плечо девушке Сенькиной мечты. И на удивленных глазах Бурсака девушка начинает вдруг стареть, стареть, покрываться морщинами, рот ввалился, коса поседела да клочьями повылезала…

Глядит на Сеньку Нехристь Лукерка Никифоровна. Печально глядит. Будто прощаясь.

– Играй! – велит председатель.

Поднял Сенька трубу.

И в груди у него, прямо за ребрами, что-то случилось.

Сперва сжалось все, будто от страха или от жалости. А потом застучало сердце пламенным мотором. Вспыхнули глаза галогенными фарами. И заиграл Сенька, как в жизни никогда не играл.

Гикнул председатель. Притопнул. Пустился в пляс посреди двора. А за ним гости.

Танцует водяник с утопленницей. Танцует удавленник с ведьмой. Кости поскрипывают, копыта постукивают, и старый черт не удержался – пустился вприсядку вокруг невесты…

А невеста с места не сходит. Как стала на рушнике, так и стоит. На Семена смотрит – лицо матовое, коса до пояса, грудь высокая, глазки синие…

А печи ревут. А поварихи танцуют с жареными поросятами. У председателя челюсть впопыхах отвалилась, так он ее с земли подхватил и на место приставил – хрусь!

Пересохло у Сеньки в горле. Губы растрескались. Легкие огнем горят. Сбился, перепутал мелодии, замолчала труба…

– Попался! Попался!

И тянутся к Сеньке отовсюду сотни рук – какие костлявые, какие волосатые, а какие и с когтями.

Набрал он воздуху – и пошел шпарить все подряд. Мендельсона. Шопена. «Лимончики». «Куда уходит детство». «Семь сорок» с импровизом. Только-только вечер спускается, до утра еще далеко…

Снова сбился Сенька – ну не железный же он!

Или железный?

Снова протянулись к Сеньке руки, вот-вот коснутся живого тела…

Взвыл клаксон, и зазвучала труба. И опять гости в пляс пустились.

Раскалилась медь. Обжигает, а Сеня и не чувствует – онемели губы давно, коркой взялись. Онемели и пальцы – сами бегают, Сенька им не хозяин. И мутится перед глазами: то ли слезой взялись, то ли фары запотели. И сбоит за ребрами сердце – то ли инфаркт подступает, то ли бензин в баке весь вышел. Смотрит на девушку своей мечты – и не видит ее. Впору «дворники» включать…

И выпала труба из ослабевших рук. И навсегда замолчала.

– Ага! – закричал златозубый жених.

– Ага! – завопили радостно гости. – Теперь попался, попался, попался!

11

И в ту самую секунду, как совсем уж было одолела Сеньку нечисть, соскочила невеста с рушника. Фату с себя сорвала, в небо подбросила – обернулась фата петухом и с перепугу закукарекала.

Замерли гости.

Расхохоталась девушка, пальцами щелкнула, жениху своему, старому черту, под самый нос дулю скрутила. И – к Сеньке.

Распахнула дверцу. Вдавила педаль газа по Сенькины гланды. Взревел мотор, и только их обоих и видели.

12

Так обрел свое счастье Сенька Бурсак.

По сей день, говорят, в окрестностях райцентра Ольшаны можно встретить джип «Grand-Cherockee», летящий по буеракам на скорости двести километров в час. Молодежь, правда, в него не верит. А старожилы крестятся, заслышав на болотах шум мотора.

Многие его видели. Говорят, он прекрасен и страшен: смоляной лак блестит, галогенные фары затмевают солнце и луну, а за рулем сидит девушка неописуемой красоты – в чем мать родила.

Так носятся они – и так будут носиться до Страшного Суда.

А как сыграет клаксон «Лимончики» задом наперед – так Суду и быть.

Конкурс

1

Сессия была сдана, солнце светило ярко, над трудягой фонтаном то и дело вспыхивала трепетная радуга, пиво, купленное в ближайшем киоске, оказалось ни ледяным, ни теплым, а в меру холодным…

– Хорошо! – не выдержал Глеб, счастливо щурясь. – Ой, хорошо!

Позитивные эмоции требовали выхода, и он негромко, дабы не распугать публику, запел нечто старинное, недавно слышанное на волне радио «Мелодия»:

В городском саду играет духовой оркестр,
На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест…

– Места на скамейке как раз есть, – заметила Оля, не отрываясь от газеты. – А оркестр играет только по воскресеньям.

Девушка любила точность даже в мелочах. «Телегород», который она изучала с карандашом в руках, был весь исчеркан ее пометками – Оля честно исправляла встреченные в тексте ошибки и несообразности. Делала она это не столько из злорадства, сколько по привычке. Филолог все-таки.

Глеб отхлебнул пива, прикинул, что до воскресенья еще два дня – и оба они абсолютно свободны. Ни экзаменов, ни зачетов, ни консультаций. Лепота! Бывает все-таки в жизни счастье!

…Прошел чуть не полмира я, такой, как ты не встретил,
И думать не надеялся, что встречу я тебя!

– «Думать не надеялся» – неправильно, – сразу отреагировала Оля. – Слова там другие и… Что ты тут пометил? Среди объявлений?

– Я?!

Дотошность – родная сестра точности. Приятели искренне сочувствовали Глебу, считая, что большей зануды, чем темноволосая третьекурсница с филфака, не найти не только в университете, но и в области. Глеб все подобные намеки отметал с порога, как провокационные.

– Ты, – подтвердила Оля, внимательно изучив объект. – Ногтем.

Глеб мельком взглянул на указательный палец. Ноготь был чист, но давно не стрижен.

– Случайно, – решил он. – А что в объявлении?

– Гм-м…

Глеб моргнул, после чего поглядел на девушку не без некоторого удивления. Ее «гм-м» дорогого стоило.

– Ты знаешь, что такое ковен?

– Первичная ячейка нечистой силы. А что?

Подобные знания достались студенту философского факультета не случайно. Он специализировался по весьма странной дисциплине, именуемой «Украиноведение (философия)». Диплом, который ему предстояло писать в следующем году, посвящался философским аспектам украинской демонологии.

150